А.Н. Радищев прибыл в Томск в начале августа 1791 года вместе с Е.В. Рубановской (сестрой его покойной супруги, другом и затем женой его) и двумя детьми. «Бунтовщика хуже Пугачева» приютил у себя комендант города, бригадир русской службы Тома (Томас Томасович, Фома Фомич) де Вильнёв [1] в доме на Ефремовской улице (ныне улица Бакунина).
Читать: «Дом Радищева»Здание по адресу Бакунина, 26 долгое время безоговорочно считалось местом, где Радищев останавливался по пути в сибирскую ссылку и обратно.
В последние годы некоторые томские краеведы выражают мнение, что комендантский дом, где принимали Радищева, стоял на месте здания, известного томичам как "Дом Радищева", или же по соседству, в то время как само это здание не могло появиться ранее 1850-х годов, о чем свидетельствуют его архитектурно-стилевые особенности и маркировка кирпичей, из которых был построен первый этаж (подробнее см. [2]). Тем не менее, в массовом сознании томичей и по сей день бытует миф о том, что в конце XX века мы еще могли наблюдать тот самый особняк, в котором жил де Вильнёв и гостил Радищев.
Дом, которому приписывают столь длительную историю, первоначально представлял собой двухэтажное строение с каменным основанием и деревянными верхним этажом и мезонином, что видно еще на изображениях 1980-х годов (как фотографических, так и художественных), но после пожара 1990 года, последующего расселения и постепенного разрушения он был перестроен в кирпиче и мало напоминает оригинал.
Радищев прожил тогда в Томске две недели и написал здесь, в частности, подробное письмо [3] своему другу А.Р. Воронцову, в котором рассказывал о маршруте до Томска, о жизни местного крестьянства, промыслах и торговле. Он весьма критически отозвался об уровне земледелия и скотоводства в здешних пределах, негодовал на непомерно высокие налоги и на то, что здесь недоимщиков отдают в кабалу на винные заводы. Между тем, по его мнению, ландшафт и климат Западной Сибири имели все достоинства, способные обеспечить благосостояние населения.
Важным «радищевским» событием в Томске, свершившимся при прямом содействии вольнодумного коменданта де Вильнёва, стал запуск с Воскресенской горы воздушного шара – крамольного монгольфьера.
Читать: "Монгольфьер"Запуск монгольфьера, безусловно, был недвусмысленным политическим жестом А.Н. Радищева и мог принести ему и его пособнику Тома де Вильнёву серьезные неприятности. Почему?
Дело в том, что монгольфьер на тот момент был одним из ярких символов французских республиканцев: его изобретатели, братья Жозеф-Мишель и Жак-Этьенн Монгольфье, впервые публично продемонстрировавшие полет воздушного шара в 1783 году, через несколько лет заняли высокие посты в администрации Французской республики, а сам шар стал широко использоваться Конвентом в военных действиях и в пропаганде.
Воздушный шар, таким образом, сигнализировал о «французской заразе», и императрица Екатерина запретила (впрочем, негласно) опыты с запусками воздушных шаров в России. Следовательно, маленький шар, «склеенный из тонкой бумаги и наполненный горячим воздухом» (так описал его сын Радищева Павел), становился актом политического неповиновения, поступком свободного гражданина, проявлением эмансипации человеческой мысли.
Важно, что шар взлетел над Воскресенской горой со двора казенного дома – резиденции градоначальника. Зачем де Вильнёв пошел на такой риск? Нам мало что известно о биографии этого человека, но мы точно знаем, за что он был отставлен со службы в 1793 году. После казни короля Людовика XVI Екатерина II потребовала от всех французов, проживающих в России, отречения от Французской республики и присяги на верность российской короне. Списки французов, исполнивших это повеление императрицы, печатались в 1792-1793 годах в официальной газете «Санкт-Петербургские ведомости». Имени де Вильнёва в этих списках нет.
Вильнёв не мог не понимать цены подобного либертинажа. Значит, он сознательно, убежденно готов был поступиться своим вполне благополучным положением – во имя идеи. И помогал Радищеву двумя годами раньше не из недальновидности или благодушия, но принципиально. Возможно, и это ему зачлось в «прегрешения список».
А мотив – тема воздушного шара-монгольфьера – окажется на редкость устойчивым в творчестве А.Н. Радищева. Грядущие демократические преобразования в России рисуются ему столь же эффективными и незамедлительными, как взлет воздушного шара. Радищев вспомнит о монгольфьере в Илимске, когда будет писать трактат «О человеке, его смертности и бессмертии»; через годы, находясь в ссылке в Немцове, упомянет о нем в «Памятнике дактилохореическому витязю». И, наконец, в своем духовном завещании – стихотворении «Осьмнадцатое столетие» – он с той же последовательностью и настойчивостью определит монгольфьер как символ «века разума и просвещения»:
Мощно, велико ты было, столетье! <...> Даже летучи пары ты заключило в ярем; Молнью небесну сманило во узы железны на землю И на воздушных крылах смертных на небо взнесло.
Важность этого мотива в полной мере осознается и современными авторами, описывающими запуск воздушного шара как ключевой эпизод пребывания Радищева в Томске [4, 5].
Радищев также писал о Томске в своих путевых дневниках: под датами 9 августа и 12 сентября в 1791 году [6] и под датами 4, 5, 6, 7, 8 марта в 1797 году [7].
Второй раз, возвращаясь из илимской ссылки в Европейскую Россию, Александр Николаевич побывал в Томске в марте 1797 года и был принят в том же доме, однако де Вильнёва уже не было в живых: он скончался в 1794 году. Тон отрывочных впечатлений Радищева о Томске, конечно, не изменился: «промыслы худы», люди закабалены…
Казалось бы, сюжет «Радищев и Томск» на этом исчерпан. Тем не менее, позднее он имел любопытное продолжение, связанное с историей экземпляра «Путешествия из Петербурга в Москву», принадлежавшего когда-то императрице Екатерине II и нелегально выкупленного из архива Тайной канцелярии Пушкиным [8].
