Горный чиновник Максим Никитич Попов начал карьеру с самых низших ступеней бюрократической иерархии. Сын маркшейдера, он вступил в службу в 12 лет маркшейдерским же учеником. Состоял в Канцелярии главных заводов правления «у описания лесов при отводе рудников», в заводской конторе «у содержания прихода и расхода припасов», у надзирателя работ при монетном дворе в Екатеринбурге. К 23 годам получил звание унтер-шихтмейстера 1 класса и должность бухгалтера на монетном дворе. До первого классного чина Попов дослужился сравнительно поздно, только к 30 годам – в 1777 г. ему присвоили звание шихтмейстера и отправили в Смоленскую губернию для розыска руд. Эта командировка заставила обратить на энергичного чиновника благосклонное внимание начальства: в 1781 г. он произведен в следующий классный чин берггешворена, а через три дня – 22 марта 1781 г. по представлению Пермского и Тобольского генерал-губернатора Кашкина пожалован чином капитана. Военные, в отличие от горных чиновников уральских заводов, получали потомственное дворянство и все связанные с ним привилегии, для Попова же это было особенно важно, так как спустя несколько месяцев у него родился сын. В декабре того же года капитан Максим Попов определен вторым членом Екатеринбургской монетной экспедиции [1].
После того как горные заводы были подчинены казенным палатам при губернских правлениях, Екатеринбургская монетная экспедиция осталась единственным органом управления, способным разобраться во множестве сугубо профессиональных вопросов, ставящих в тупик гражданских чиновников. Неудивительно, что Попов, как второй член экспедиции, помимо обязанностей минц-мейстера монетного двора «имел в своем смотрении» Екатеринбургский и пять Гороблагодатских металлургических заводов. Весьма важное и ответственное поручение, но вторым членом он просидел почти десять лет и перспективы для служебного роста в монетной экспедиции не просматривалось. И вот судьба, казалось, ему улыбнулась: генерал-прокурор Сената и главный директор Государственного ассигнационного банка кн. А.А. Вяземский представил Екатерине II кандидатуру капитана Максима Попова на должность начальника только что купленных банком Богословских заводов. Попов, по мнению Вяземского, был человек «весьма способный и известный по своему званию и искусству», и «сверх звания своего имеет он особливую к заводскому делу способность и расторопность и натуральную склонность» [2]. Императрица к ходатайству Вяземского прислушалась, и 11 апреля 1791 г. Богословские заводы получили первого назначенного от казны горного начальника.
Ассигнационный банк был учрежден в 1769 г. для обмена бумажных денег на «звонкую монету», но уже к середине 1780-х гг. он оказался не в состоянии справиться с потоком ассигнаций, предлагаемых для обмена. К началу 1790-х гг. в банке и его отделениях ежегодно сосредотачивалось до 5 млн. руб. медных денег, треть из них привозили из Екатеринбурга, остальные поступали через казначейства, ка-зенные палаты и проч. [3]. Для того чтобы увеличить количество выделываемой ежегодно монеты и одновременно снизить ее себестоимость, ассигнационный банк решил купить у наследников М. Походяшина медеплавильные заводы на Северном Урале. Сделка состоялась в 1791 г., заводы были приобретены за 2,5 млн. рублей. При формировании порядка их управления за образец взяли систему Колывано-Воскресенских заводов, находившихся в введении Кабинета Е. И. В. <Ее Императорского Величества>. Суть ее заключалась в предоставлении заводов «в полное хозяйственное на месте распоряжение» горному начальнику. Надзирающая над ним инстанция только подсчитывала прибыли и ревизовала финансовые отчеты. 14 октября 1792 г. были изданы штаты Богословских банковских заводов, определены нормы годовой выработки металла, его себестоимость, оклады чиновников и рабочих. В декабре 1792 г. Попов, участвовавший в обсуждении всех законоположений, отправился из столицы по месту службы, но уже с чином надворного советника.
В первый же год банк вместо предполагаемых скорых триумфов столкнулся с неожиданными для себя трудностями. Попов, ссылаясь на неимение опытных канцелярских чиновников, не присылал вовремя отчетов о расходовании казенных средств, а в тех бумагах, что доходили до Петербурга, не было «ничего правильного и обстоятельного». К тому же сведения, получаемые от горного начальника, расходились с информацией, поступавшей от монетного двора в Екатеринбурге. Больше того, ближайшие коллеги Попова начали писать на него доносы, обвиняя в присвоении денег и кумовстве. 25 октября 1793 г. Екатерина II распорядилась отправить на Урал ревизора – «состоящего при собственных Е. И. В. делах» статского советника Василия Николаевича Гурьева. В помощники ему определили горного чиновника гиттенфервальтера Якова Качку, родного брата начальника Колывано-Воскресенских заводов Гаврилы Качки [4].
13 октября 1794 г. Гурьев и Качка прибыли в Богословск. Спустя месяц Гурьев представил императрице доклад, красочно описавший ту обстановку, с которой ему пришлось столкнуться на заводах: «никто из подчиненных начальнику, даже из рабочих людей, быв застращенны его жестокостью, не осмеливаются открыть истины. Ищущего в крайности защищения начальник угнетает; кричит прочим: «Гурьев на время, а я здесь хозяин и неподвижный начальник; я вам банк: вы должны по-моему делать». Кроме такого неуважительного в отношении столичных ревизоров поведения, Гурьев обвинял Попова во многих серьезных преступлениях: он не успел вовремя закупить провиант на зиму, от этого его цена выросла, положение рабочих ухудшилось и началось повальное бегство (119 человек за один месяц); руды переплавляли без разбора на легкоплавкие и тугоплавкие, отчего в отвалах осталось много годной для потребления руды; все заводские механизмы содержались не в самом лучшем состоянии; Попов и его ближайшие помощники позволили себе присвоить казенные деньги и т.п. Рецепт выхода из сложившегося положения Гурьев видел только один – отставка Попова и предание его суду.
15 марта 1795 г. Совет при Высочайшем дворе рассмотрел все обстоятельства дела и постановил Попова предать «суждению палаты уголовного суда», имущество арестовать, на место начальника Богословских заводов назначить помощника Гурьева Якова Качку. 9 июня 1795 г. Гурьев в дом Попова «ввел военный караул, и все комнаты без описи запечатал», хозяина «оставя с семейством в одном тогдашнем одеянии». Сам Максим Никитич был взят под стражу и отправлен в Петербург «под крепким караулом», его супруга умерла в тот же день, малолетние дочери переданы на попечение опекунов [5]. В 1797 г. на Попова окончательным решением Сената было возложено взыскание 13 тыс. руб., в обеспечение которого в 1800-1803 гг. продано с аукциона в Екатеринбурге его движимое и недвижимое имущество (дом, крепостные люди, вся посуда, одежда, библиотека и т. п.). Казалось бы, справедливость восторжествовала – зарвавшийся начальник получил по заслугам. Но при ближайшем рассмотрении дело оказывается не таким простым.
Попова назначили начальником заводов в апреле 1791 г. В тот год заводы почти не работали и выплавили только 17 тыс. пуд. меди [6]. За три года управления предприятиями новым начальником (1792-1794) в среднем в год получали до 45 тыс. пуд. Весь металл попадал на Екатеринбургский монетный двор, который увеличил годовое производство монеты до 5 млн. руб. [7]. Гурьеву понадобился год для того, чтобы доехать до заводов, и всего лишь за один месяц он нашел виновного во всех проблемах. Самые низкие показатели производительности Богословских предприятий (30 тыс. пуд. меди в год) пришлись на 1795 г., когда Попов сидел в тюрьме, Гурьев болел в Богословске, Яков Качка интриговал в столице, а его родной брат Гаврила Качка подбирал в Сибири специалистов для северо-уральских заводов. Под грамотным управлением Якова Качки в 1796 г. заводы дали 57 тыс. пудов меди за счет переработки отвалов, но спустя несколько лет объем получаемого металла вернулся на прежний уровень. В то время, когда в Екатеринбурге продавали с молотка имение Максима Попова, Богословские заводы выплавляли столько же металла, сколько в бытность его управления, а железа было получено даже меньше того. Сенат, рассматривая первоначальное решение уголовной палаты «Попова лишить чинов, дворянского достоинства и отослать на поселение, взыскав из имения вещи, деньги и припасы вдвое», признал: «по делу не видно, чтобы он сделал противу бытия их в партикулярном содержании казне уменьшение выгод» [8]. Словом, претензии к Попову в неправильном управлении заводами безосновательны.
Другие обвинения Гурьева могли бы убедить только тех, кто не был знаком с реальным положением вещей на уральских заводах при крепостном праве. Редко кто из начальников особенно церемонился в отношении с подчиненными, взаимная вражда и доносы вошли едва ли не в обычай, а те же самые люди, что сочиняли жалобы на Попова, продолжили их писать, но уже в отношении его преемника. Известны случаи, когда необходимая финансовая отчетность не доставлялась по назначению десятилетиями, и не в последнюю очередь по причине недостатка грамотных счетоводов. С Богословских заводов люди бежали до Попова, бежали оттуда и после: тяжелая работа, суровый климат, почти нет возможности прокормиться ремеслом и земледелием. Единственное преступление, которое Сенат признал доказанным – присвоение казенных денег и использование мастеровых «в услуги». Но и здесь Попов не был оригинален. Горные начальники, получив заводы «в полное хозяйственное управление», свободно распоряжались финансовыми ресурсами, в том числе и на личные нужды. Например, Екатеринбургский горный начальник И.Ф. Герман, крупный ученый и человек с хорошей репутацией, накануне отставки самовольно растратил более 30 тыс. руб., и суд на протяжении нескольких лет детально изучал все обстоятельства его правления [9]. Максим Никитич Попов не сделал для Богословских заводов ничего хорошего, но и ничего из ряда вон выходящего он определенно не совершал. За что же его так скоро приговорили к самому суровому наказанию?
Рудники Богословских заводов к тому моменту, когда Походяшины продали их банку, были уже порядком истощены и ни при каких обстоятельствах не могли обеспечить прежних объемов добычи сырья. Но при покупке предприятий по некомпетентности или из корысти на это не обратили внимания. Штатами 1792 г. заводам предписывалось ежегодно выплавлять 75 тыс. пуд. меди, тогда как реально они едва могли дать и половину. Само приобретение заводов было серьезной ошибкой. Вскоре людям, ответственным за это решение, пришлось объяснять императрице причины неудач, и Попова избрали в виноватые. Отсюда Гурьев так скоро провел ревизию, отсюда и быстрый катастрофический для Попова приговор. В 1797 г. при новом императоре Павле I виднейшие деятели екатерининской эпохи, в том числе и Вяземский, попали в опалу, и Сенат более объективно рассмотрел дело и смягчил наказание. Но находящийся «не у дел» отставной надворный советник Максим Никитич Попов скончался в начале 1820-х гг. в Финляндии. Последние годы он жил в бедности, находясь на иждивении у своего сына, маркшейдера Петербургского монетного двора Василия Попова.
После ареста имущество Попова было разделено на две части: принадлежавшие его жене «серебренная столовая посуда, золотые и брильянтовые галантерейные вещи» прибрал к рукам верхотурский купец Мелков, остальное пошло с молотка. Составленная оценщиком опись всех абсолютно вещей от дорогих карет и парчовой одежды до «ношника с ручкой» и «костяной щетки для чищения в роте» дает возможность проникнуть в мельчайшие детали быта высокопоставленного уральского чиновника рубежа XVIII-XIX вв. Опись состоит из трех частей. В первой все, что было обнаружено в Екатеринбурге: переходя из гостиной в столовую, из дома во флигель и службы, оценщики последовательно описали иконы, картины, мебель, посуду, кареты и строительные материалы. Во вторую часть описи вошли вещи, привезенные с Богословских заводов: одежда, ткани, фарфоровая, глиняная и металлическая посуда, библиотека и сверх того кареты, дрожки, сани и конская упряжь. Третья опись составлена на крепостных людей. По установленной оценщиком стоимости вещей можно сориентироваться в параметрах цен первых лет XIX в. Оклад Попова как начальника Богословских заводов составлял 1250 руб. в год. Все его движимое и недвижимое имущество было оценено в сумму, чуть превышающую 7 тыс. руб. Из вещей самыми дорогими оказались карета на английский манер и парчовая епанча (150 руб.). Крепостных людей (19 человек) посчитали стоящими полутора тысяч рублей, причем молодых восемнадцати-двадцатилетних парней оценили в 200 руб., а сорокапятилетняя незамужняя Катерина пошла по цене английских часов. Вырученная с аукциона сумма оказалась выше первоначальной оценки, хотя как раз самые дорогие вещи (карета и крепостные) не нашли покупателя. Манифестом 1801 г. Попов был освобожден от судебного взыскания, но нераспроданные вещи еще 25 лет валялись в Екатеринбургской Управе благочиния, пока вместе с постаревшей прислугой не возвратились к его наследникам.
Ни Максим Попов, ни его родственники не оставили дневников, записок или частной переписки, об их привычках и культурном кругозоре можно судить на основании подбора предметов повседневного быта. Семейство Максима Никитича состояло из пяти человек. Супруга, Агриппина Петровна, была дочерью протоиерея, женщиной набожной, и этим объясняется большое количество икон в семье (68 штук): Иисус, Богоматерь, Николай Чудотворец и тезоименитые святые (Максим Исповедник, Василий Великий и Преподобная мученица Таисия). Стены гостиной украшали 18 царских портретов, восковые портреты под стеклом, карты Российской империи и множество разнообразных печатных картин иностранного происхождения. Домашнее хозяйство было в большой степени натуральным: крепостные люди (портной, сапожник, повар) обшивали, одевали и кормили своих хозяев. Разнообразен подбор тканей от дорогих батиста, парчи или глазета до простонародных китайки и канифаса. В семье Попова предпочитали модную одежду: фраки, жилеты, только входящие в русский быт мантильи и сюртуки. Посуда из всех возможных материалов: хрустальная, стеклянная, серебряная, медная, глиняная, в том числе фарфоровая или покрытая эмалью; очень много позолоченной или посеребренной посуды. У Попова не было собственных лошадей, поскольку он пользовался казенными, но набор всевозможных карет, колясок, кибиток и саней не мог не впечатлять современников. Характерная примета быта именно горнозаводского Урала – коллекции поделочных камней (яшма, мрамор), шурфы пород, ювелирные украшения с уральскими камнями, главным образом аметистами.
Особый интерес представляют те предметы, которые раскрывают интеллектуальный мир провинциального чиновничества. В описи встречается «скрыпка под лаком» и несколько десятков томов книг домашней библиотеки. Больше половины из них – это те книги, по которым училось дети горных чиновников перед поступлением в Горный кадетский корпус: грамматики и словари, учебники по арифметике, рисованию, географии, истории, нравоучительные сочинения и книги, из которых можно узнать, как правильно вести себя в свете. Несколько томов классических научных трудов: «Минералогия» и «Риторика» Ломоносова, «Экспериментальная физика» Вольфа, «Рассуждение о множестве миров» Фонтенеля, «Описание Сибирского царства» Миллера, «Российская история» Татищева. Треть библиотеки составляет беллетристика для дам, в основном переводная («Бок и Зюба», «Селим и Домасина», «История девицы Стернгейм», «Три дива», «Прекрасный Александр» и т.п.), из русских авторов только «Похождения Ивана гостиного сына» Новикова и Сумароков. Из классических романов – «Приключения Дон-Кихота» Сервантеса. Кроме учебников и развлекательной литературы в библиотеке Попова было несколько справочных изданий (Месяцесловы на 1793 и 1794 годы, Описание почтовых станций на 1790 г.) и руководства для ведения хозяйства («Домоводственная книга», «Добрая помещица»). Сравнение библиотеки семьи горного чиновника с библиотекой его современника, но человека совсем другого образования и социального положения – протоирея Екатерининского собора в Екатеринбурге Ф. Карпинского [10] – показывает кардинальное различие их читательских вкусов, несмотря на то что книги покупались в одной книжной лавке. У Попова, в отличие от выпускника духовной семинарии и интеллектуала Карпинского, нет ни одного сочинения античных авторов, нет хрестоматийных для образованного книголюба XVIII в. Вольтера и Руссо, нет Гете. Сам Максим Никитич Попов, вероятно, не имел ни времени, ни желания к систематическому чтению серьезной литературы, подбор книг его библиотеки провинциален и подчинен задачам образования детей.
