Восемнадцатого сентября 1790 года «Русского Мирабо» [1], закованного в кандалы и одетого в «гнусный нагольный тулуп, взятый у тюремного сторожа», отправили в Сибирь. Позади оставались родные, друзья и четверо детей – все любимое и дорогое; впереди – длинный и мучительный путь на перекладных, в соседстве с фельдъегерем; лишение, нужда и неизвестная будущность. За литературное путешествие «из Петербурга в Москву» Радищев проделал действительное и вынужденное путешествие от Петербурга до Илимского острога.
* * *
Что представляет собой Илимск в экономическом и культурно-бытовом отношении?
Во времена воевод это был город-острог, обнесенный высокими стенами, с башнями и бойницами, куда прятались и откуда защищались царские власти от часто восстававших тунгусов. Ко времени пребывания там Радищева от всего острога осталось лишь несколько полуразрушенных башен. Расположенный в районе вечной мерзлоты, Илимск имеет суровый климат и природу бедную деревьями и не имеет удобных для хлебопашества равнин. Находясь в центре сообщающихся рек, Ангары и Лены, он является удобным пристанищем для торговых караванов, следующих из Якутска в Иркутск.
«Во всем Илимске 45 дворов, в котором я живу является 46. Вместе с церковью и правлением эти дома составляют средину поселка. Кроме этих 45 домов еще находится приблизительно 15 пустых и необитаемых 3 на противоположном берегу реки.
Население состоит из мещан, казаков и крестьян и не превосходит 250 душ обоего пола. Мещане имеют во главе ратушу, которая состоит из бургомистра. Казаки имеют сотника. Кроме того, здесь есть купец, который является служащим финансовой камеры для водки, здесь годичный имеется оклад приблизительно в 1000 ведер, которые продаются вдоль Илимска; на расстоянии приблизительно от 400 до 500 верст население более 4 000 душ обоего пола» [2].
«Здесь мало ремесленников… нет ни сапожника, ни портного, ни свечника, ни слесаря». В этом же письме Радищев жалеет, что в смысле ремесел он невежда, но, – продолжает он, – если ваше превосходительство захочет помочь несколькими книгами этого рода, то мое дело будет в шляпе» [3].
Главное занятие немногочисленного населения – это охота на белку, после окончания которой все находятся в бездействии, «прерываемом обильным возлиянием Бахусу».
Итак, пять-шесть чиновников, да местный поп – вот и все «культурное» общество, с которым у Радищева не только не было положительного никаких общих интересов, но, пользуясь его положением ссыльного, они его всячески притесняли.
Мрачные предчувствия, переживаемые при отъезде из Иркутска, не обманули Радищева. Местное начальство все время домогалось от него подарков, угощения и взяток; эти «отбросы общества» полагали, что он сослан за взятки, считали его обладателем 40 000 рублей и говорили ему, «чтобы он открывал кубышку».
Когда домогательства становились невмоготу, Радищев снаряжал свою жену в Иркутск и просил покровительства иркутского генерал-губернатора.
По его распоряжению, в Илимске Радищеву выстроили новый дом, в котором были все необходимые удобства. Здесь он сам сделал печь для плавки руды и перегонный куб для химических опытов, у него гнали водку, спирт и купоросное масло. Кроме того, он занимался деланием и обжиганием горшков.
Для облегчения своего существования он обзавелся необходимыми для содержания семьи животными. Опыты по садоводству и огородничеству не удавались. Суровый климат был тому причиною, но для содержания скота и показания примера в земледелии окружающему населению Радищев собирался выкорчевать участок леса.
Чем же занимался этот неугомонный и деятельный «Подвизатель Французской революции в России» в Илимском остроге? Когда идеологи английской и французской буржуазии за свои литературные выступления попадали в Тоуэр или Бастилию, то они меньше всего были склонны заниматься религиозно-философскими вопросами. Интересы политической борьбы толкали их ум и фантазию на воинственное боевое творчество, где каждая строчка была проникнута революционным духом восходящего класса и звала возбужденные массы на борьбу со старым порядком.
Самые острые и ядовитые политические памфлеты Лильберна, Мильтона, Д. Дефо, Вольтера и Дидро были написаны ими в политических тюрьмах; правительственные запрещения и поповские заклинания были не в силах подавить идеи, ставшие «достоянием широких масс».
Совсем не то было в России.
Бодрые призывные памфлеты было писать не к кому. Сложившаяся обстановка больше располагала к религиозно-философским и научным занятиям.
В Илимском остроге Радищев развивает большую научно-исследовательскую и литературную деятельность. Здесь он написал философский трактат «О человеке, его смерти и бессмертии», экономическую работу «Письмо о китайском торге», «Очерк о приобретении Сибири» и все время вел переписку с графом Воронцовым.
В Илимском остроге Радищев занят литературными работами, чтением, научными прогулками, геологическими раскопками, собиранием трав, изучением климата, врачеванием и ремеслами. Он внимательно следит за жизнью России; дает отзывы о прочитанных книгах и журналах, следит за событиями Великой французской революции, с похвалой отзывается о Кондорсэ, пишет философский трактат, в котором разбирает сложнейшие философские проблемы, вместе с тем крепко стоит на земле и жадными глазами всматривается в окружающую его действительность.
Всматриваясь пристально в разнообразные окружающие его богатства, он высказывает необычайно талантливую и неосуществимую для того времени идею экономического районирования Сибири: «Перед глазами моими, – пишет он Воронцову, – прибита генеральная карта России, в коей Сибирь занимает почти три четверти. Хорошо, конечно, знать политическое разделение государства, но научней было бы сделать новое географическое разделение России, следуя в том чертам природою между народами назначенными. Если бы Сибирь была разделена на округи естественностью обозначенные, то тогда бы из двух губерний вышла бы иногда одна, а из одной пять или шесть… но будучи убежден, что не только осуществление этого плана не под силу самодержавию, но даже составление карты, – добавляет он иронически, – не исправников искусство, нужны головы и глаза Палласа, Георги, Лепехина, да без очков…» [4].
По заданию председателя коммерц-коллегии и титулованного промышленника Воронцова, Радищев проделывает длинные экскурсии в окрестности Илимска, путешествует на реку Тунгуску; разыскивает руду и плавит в собственной печи. «Ваше превосходительство, – пишет он, – право, когда говорит, что наша страна должна быть обильна копями… Я уже имел честь писать Вашему превосходительству, что относительно этого (т.е. наличия медных копей) может быть жители, которые живут близко от них и которые их знают, сохраняют глубокое молчание и мои поиски остались безрезультатными. Я надеюсь возобновить попытку и как только достану несколько кусков из копи, то произведу опыты с помощью моей печи. В ожидании, что я смогу делать кое-что лучшее, я произвожу опыты над слюдой и глиной» [5].
Радищев усиленно и настойчиво ищет железную и серебряную руду; между тем, хитрые сибиряки упорно скрывают от него место нахождения копей.
Всматриваясь пристальней в повседневную жизнь жителей Сибири, он метко характеризует рутинность, косность, «идиотизм деревенской жизни».
«Во-первых, житель этой страны любит хитрость и обманывает насколько возможно даже тогда, когда его хорошо понятый интерес должен был бы заставить его любить правду… Во-вторых, что он удаляет от себя всякую новость, всякое соседство. Первое ему кажется тягостным, другое неудобным; счастливый в своей берлоге, он не любит вторжения общества… ведя изолированный образ жизни, он показывается среди ему подобных только для того, чтобы оглушить себя винными парами… Неограниченный хозяин своего скота и своих детей… он желал бы жить и умереть неизвестным…» [6].
Но отрицательные стороны характера сибирских крестьян, скотоводов и звероловов не затмевают в глазах Радищева их угнетенного и нищенского состояния, причиной которого является эксплоатация крестьян скупщиками. В «Письме о китайском торге» он говорит, что «все сибирские крестьяне, за исключением барабинских посельщиков, живут лучше и изобильнее помещичьих крестьян (центральной России), едят мясо, а в пост рыбу. Но из этого не следует, чтобы они жили в изобилии. Один из 100 или 200 живет не в долг, другие все наемники и работают на давших им задатки. Всю свою добычу запродают заранее, а корыстолюбивые и немилосердные торговцы пользуются трудами и ими обогащаются».
Совершенно очевидно, что симпатии Радищева по-прежнему на стороне угнетенных, а не угнетателей.
В напряженном и разнообразном труде Радищев находил временное успокоение и «приближался, – как он говорит, – к духовному и физическому равновесию».
По своему любознательному характеру, настойчивости в выполнении намеченной цели и редкой смелости, Радищев является прирожденным и бесстрашным путешественником, но согласно царского указа он должен был сидеть на одном месте, а за его поведением следили два унтер-офицера. В своих письмах он просит Воронцова добиться для него разрешения отлучаться от места ссылки для изучения Сибири и пишет ему: «с самых ранних лет я чувствовал сильную страсть делать далекие путешествия и давно уже имел охоту знать Сибирь – мое желание исполнилось, хотя можно сказать, очень жестоко. Чтение описаний великих явлений природы меня восхищало всегда.
Читая отчеты путешественников о Неаполе и Сицилии, я взбирался вместе с ними на Везувий и Этну. Мое сердце сжималось при рассказе о несчастьях Каламбрии, но втайне я желал чувствовать себя на движущейся почве… Но если бы в другое время – я бы весело расстался с родными, детьми и знакомыми, чтобы странствовать с риском для жизни по далекой стране и видеть извержение вулкана, то в настоящее время я предпочел бы провести часок в обществе, которое для меня дорого, оставив всевозможные вулканы, не удостоив их даже взглядом» [7].
Но все же бывают моменты, когда тоска по родине, детям и друзьям, незаслуженные обиды, повседневная нужда, придирки местного начальства и неопределенное состояние в будущем – выводят Радищева из терпения. Тогда он бросает химические опыты… берет перо и начинает изливать слезы «досады, боли и бешенства»… «Ах, сколько мотивов для этого!» – восклицает он. В ответ на его жалобы сиятельный граф просит его не «печалиться», «набраться терпения и покаяться». «Побуждая меня к терпению и покорности, ваше превосходительство в последнем из ваших писем увещевает меня раскаяться в том, что я сделал, прибавляя при этом, что искренне и хорошо заметное раскаяние могло бы способствовать смягчению моего настоящего положения… Ах, – говорит он с досадой, – нужны ли еще унижения! Эти оковы, если они не затронули еще души, не запятнали сердца, разве они не достаточны (убедительны) для толпы… Нужны ли поручения, что я не впаду вновь в ту же ошибку?» [8].
…Пятилетнее пребывание Радищева в Сибири не изменило его политических убеждений, а только загнало их вовнутрь; при первом удобном случае они опять всплывут на поверхность общественной жизни. Вот почему он не мог дать Воронцову никаких гарантий в том, что он «вновь не впадет в ту же ошибку». Свои убеждения он не считал ошибкой и не намерен был от них отказываться.
Не находя достойного практического применения своим богатым духовным силам, Радищев погружался в литературную работу и не терял надежды на освобождение.
Большой запас знаний и житейская практика, порядочная библиотека, давали ему возможность работать над экономическими и философскими вопросами.
Езда твоя в Москву со истиною сходна; Некстати лишь смела, дерзка и сумасбродна: Я слышу на коней ямщик кричит вирь, вирь! Знать, русский Мирабо, поехал ты в Сибирь.
